Счастливые неудачники  - Лана Барсукова

Вскоре стенку «Москвичка» увезли на свалку, впустив в квартиру Изольды бюро, секретер, комод и прочие элегантные вещи. Вместе с ними въехал Андрей. Это произошло как-то просто и естественно. Не было такого, чтобы он взял Изольду за руку и, встав на одно колено и проникновенно посмотрев в глаза, произнес: «Предлагаю руку, сердце и совместное проживание на твоей жилплощади». Ничего подобного, достойного рассказа в кругу подружек, он не совершил. Просто затаскивал мебель вместе с другими мужиками, взятыми в аренду в своих же гаражах, а потом на правах грузчика попросил воды. Изольда на правах хозяйки предложила чай. Чай разбудил аппетит, пришлось греть борщ, а потом котлеты. Как честный и благодарный человек, Андрей решил помыть тарелки. Выяснилось, что вода стекает как-то вяло, раковина готовилась объявить о засоре. Нельзя же было оставлять женщину наедине с надвигающимся бедствием. Пришлось почистить раковину, а работа эта грязная. Логично было принять после нее душ. Ну а потом куда идти, с мокрой головой-то? Так и остался.

На фоне новой мебели и нового мужа халатик с драконом на спине смотрелся куда естественнее. И, конечно, купили фикус. Надо же Андрею где-то прятаться, если что.

Как большинство хорошо зарабатывающих мужчин, Андрей оказался консервативен в вопросах организации совместной жизни, придерживаясь простой схемы: он – добытчик, она – растратчик. Нет, никаких возражений против женской занятости он не имел и феминисток не проклинал. Он сочувствовал феминисткам. Не в том смысле, что поддерживал их. Скорее, жалел. Он считал, что женщина должна ходить на работу только ради трех вещей: денег на булавки, демонстрации нарядов и обмена новостями. Все остальные поводы вставать по будильнику, разрываться между работой и домом он называл кратко и веско: «Не повезло». В развернутом виде это означало «не повезло с мужчиной». А Изольде повезло. Тогда в чем идея этих репетиций, когда дальше «кушать подано» ее все равно не пускают?

Он настойчиво бухтел:

– Не надоело?

– Что ты имеешь в виду?

– Служить в театре не надоело?

– Пока терпимо.

– Между прочим, служат в армии. Еще в церкви. Как вам, театралам, удалось примазаться? Даже учителя и врачи работают, почти бесплатно, но работают. А ваши служат. Не смешно?

– Не надо.

– Что не надо? Другой работы нет? Чтобы в радость? Чтобы ты была там лучшей, а не сбоку припека? Это же себя не уважать – в кокошнике чай ряженым купцам подавать.

– А что я еще могу? Где меня ждут?

– Да хоть в детском клубе кружок выжигания по дереву вести, все лучше. Ты подумай, я серьезно говорю. У тебя же талант к этому.

Слово – не воробей, вылетело и прилипло к забору объявлением, где по центру жирно стояло: «Новому детскому клубу требуются…» Изольда наткнулась на это объявление по дороге домой. Она возвращалась из театра в мрачном настроении. Чувство актерской второсортности с приходом в ее жизнь Андрея стало каким-то раздражающим, неуместным. В ней растаяла смиренность и сломленность. Изольда, омытая любовью Андрея, вновь стала изумительной. А изумительная женщина не должна разносить чай, имитируя шаркающую походку выцветшей кухарки.

Объявление белело на заборе приветливо и как-то очень интимно, словно было предназначено только ей.

Изольда позвонила и предложила себя в качестве руководителя кружка выжигания по дереву. На том конце провода явно обрадовались. На этом конце – тоже. А когда на двух концах телефонной линии случается одинаковое настроение, то это верная примета того, что жизнь меняется к лучшему. Есть такая народная мудрость. Ну, или почти народная.

* * *

В дверь кабинета сильно сдавшего в последнее время Игоря Львовича постучали. Он проснулся от полудремы, в которую проваливался все чаще и глубже.

– К вам можно?

– Да-да, проходите, дорогая Изольда. Чем обязан?

– Ничем. Это я вам обязана.

– Чем же, если не секрет? – насторожился режиссер.

– Многим, Игорь Львович. Благодаря вам я разлюбила театр и теперь свободна. Это дорогого стоит. Вот, – и она положила на стол листок бумаги.

Игорь Львович не стал переспрашивать, он был догадлив.

В полной тишине перелистывалась последняя страница их истории, пусть неказистой, зато совместной. Стало грустно.

– Да, чуть не забыла, я вам на память кое-что принесла. Не понравится – выбросите.

Она поставила на диван в углу его кабинета нечто прямоугольное, завернутое в бумагу.

В последнее время Изольда сильно изменилась. С ее лица пропало выражение детского изумления от несправедливости бытия, вновь проступила изумительная женщина, снисходительно прощающая мир за его несовершенство. И Игорь Львович почувствовал легкую дрожь в занывшем колене, которому захотелось согнуться перед этой женщиной. Тревожное чувство, лишающее покоя. А покой ему стал дорог, возраст брал свое. Он захотел, чтобы Изольда скорее ушла, немедленно, не тормошила его воспоминания. Или осталась. И не знал, чего хочет больше.

Но она ушла.

Режиссер бросил взгляд на листок на столе и утвердительно кивнул. Да, он не ошибся, это было заявление об уходе. Он подписал размашисто и по косой, как будто давал автограф. Вот и эта глава его жизни закончена, осталось так немного. И как же грустно, сил нет.

Игорь Львович отошел к окну, посмотрел на пасмурное небо, на серый город, на пыльный подоконник. Ползут трамваи, перебирают ногами прохожие, безвкусным мазком раскрашивает остановку реклама. Почему так жалко себя и мир вокруг? Ну, хватит, надо взять себя в руки. Жизнь катится дальше, все нормально. Ничего не случилось, просто уволилась актриса его театра. Обычное дело. Надо отвернуться от окна, уткнуться глазами в рабочий план и жить дальше. Работать и жить, жить и работать.

Что-то еще? Ах да, подарок Изольды. Игорь Львович с опаской посмотрел на оставленный на диване прямоугольный предмет, перевязанный бечевкой. Он предвкушал боль, которую испытает, если развернет. Может, не надо? И так тоскливо, настроение на нуле, нервы шалят. Ну его, этот подарок. Убрать за диван и забыть или вообще выбросить, не раскрывая. Так будет лучше. В его возрасте лишние эмоции не нужны. Надо беречь нервы, от них только болезни. И Игорь Львович решительно подошел к дивану, чтобы убрать подарок с глаз долой, а там, как говорится, и из души вон. Если повезет.

Но руки словно взбунтовались, перечеркнув разумные планы. Они ловко подцепили концы бечевки, лихорадочно распутали веревочное обвитие. Игорь Львович рвал бумагу так остервенело, точно обнажал спрятанную там Изольду. Словно это была не обертка, а платье женщины. Последнее платье, которое судьба на прощанье дает ему порвать.

Через края бумажных лохмотьев проступила картина. В какой-то странной технике, в коричнево-бежевой гамме на деревянном холсте была изображена женщина, словно сошедшая с экрана немого кино. Сходство едва угадывалось, настолько «едва», что хотелось смотреть часами, бесконечно ловя ускользающее узнавание.